Джордж Макдоналд Фрейзер о том, как у него зародилась идея "Флэшмена"

Второго апреля 1925 года родился английский писатель Джордж Макдоналд Фрейзер (1925-2008). Создателю знаменитого Флэшмена исполнилось бы сейчас девяносто два. В ознаменование даты и в качестве небольшого подарка для всех ценителей творчества писателей помещаю перевод статьи Фрейзера "Как у меня зародилась идея Флэшмена". Статья при жизни писателя не публиковалась - ее обнаружили в документах Фрейзера в 2013 г. и разместили в качестве предисловия к новому электронному изданию "Флэшмена".
Надеюсь, будет интересно всем ценителям творчества писателя.

Как у меня зародилась идея Флэшмена?

«Как у вас зародилась идея Флэшмена?» и «Когда мы прочитаем его воспоминания о Гражданской войне в США?» — вот вопросы, которыми меня засыпали столько раз, что мне уже и не вспомнить. На второй из них я неизменно отвечал: «Да как-нибудь, со дня на день». Далее, если интересующимся был нетерпеливый американец, следовало аккуратное напоминание, что для британского солдата старой закалки вроде Флэшмена досадное недоразумение между штатами являлось отнюдь не важнейшим событием девятнадцатого века, но скорее пустяком по сравнению с Сипайским восстанием или Крымом. Опережая возмущенную реплику, я торопливо добавлял, что маршрут Флэшмена по Гражданской войне уже размечен — то был единственный способ удержать собеседника от рассказа, каким этот маршрут должен быть.

На вопрос о том, как зародилась у меня идея, я просто отвечаю, что не знаю. Да и кто может знать? Энтони Хоуп задумал «Узника Зенды» во время прогулки из Вестминстера до Темпла, но я сомневаюсь, что после календарного месяца, ушедшего у него на написание книги, он сумел бы назвать событие, послужившее толчком. В моем случае Флэшмен с грохотом вырвался из туманов сорока лет моей жизни и мечтаний, и хотя я способен перечислить ингредиенты, из которых он возник, один Бог знает как и когда эти ингредиенты соединились.

Убежден я в одном: «Записки Флэшмена» никогда не появились бы на свет, если мой родич Хью Фрейзер, лорд Олландер, утвердил бы меня в должности главного редактора «Глазго Геральд» в 1966 г. Но мелкий пакостник этого не сделал, и не стану утверждать, что он допустил ошибку. Едва ли я преуспел бы на этом поприще, потому как вырос в журналистской школе, где редакторы почитались как боги. За три месяца в должности исполняющего обязанности главреда я выстроил отношения с управленцами, офисными работниками и директорами наподобие того как в средние века сеньор относился к крепостным. Я даже посмел поместить материал о вступлении Фрейзера в палату лордов на второй странице, заверив Хью, что не подобает «Геральду», его собственному изданию, превозносить это возвышение, и что его фотография всего на две колонки имеет вполне достаточный размер. Ну кто такое стерпит?

Без сомнения, имелись у меня и прочие редакторские недостатки. Так или иначе, имея за спиной двадцать лет опыта в должности заместителя редактора (что означает выполнять львиную долю работы за скромное вознаграждение), я пообещал супруге, что «своим пером выведу нас из тупика». Через несколько недель терзаний пишущей машинки на кухонном столе в полночные часы, «Флэшмен» был наполовину окончен. И скорее всего, таким бы и остался, поскольку я свалился в водопад, сломал руку и утратил интерес. До тех пор, пока жена не попросила меня дать почитать написанное. Ее реакция зарядила меня желанием закончить дело: единственный экземпляр, никаких переделок. И в следующие два года рукопись получала от ворот поворот у всех издателей, английских и американских.

Не могу осудить их: псевдомемуары закоренелого негодяя, хама и труса, сошедшего со страниц викторианского школьного романа — сюжет достаточно эксцентричный. К 1968 я готов был сдаться, но благодаря настойчивости жены и доскональному знанию Джорджем Гринфилдом издательского мира, рукопись обрела наконец хозяина в лице Герберта Дженкинса. К тому времени она, по словам Кристофера Маклехоза[1], выглядела так, будто два раза совершила путешествие вокруг света. Что, черт побери, недалеко от истины.

Ее опубликовали без редактуры, с ошеломительным — для меня — результатом. Книга не стала бестселлером в блокбастерном смысле, но появились восторженные рецензии, стали продаваться права на издания за рубежом (начиная с Финляндии), а когда роман вышел в США, около трети из сорока с лишним критиков приняли его за подлинные мемуары — к неприкрытому веселью «Нью-Йорк Таймс», которая злорадно собирала их отзывы. «Крупнейшее открытие со времен «Записок Босуэлла»[2], — эта фраза до сих пор преследует меня, и поскольку я был в достаточной степени человек, чтобы ощущать как ребра мои трещат под грузом ответственности, то был напуган. До определенной степени.

Понимаете, хотя я сочинил деловитое предисловие, описывающее «обнаружение» «Записок» в аукционном зале в Эшби-де-ла-Зуш (что само по себе должно было насторожить легковерных)[3], и уснастил книгу редакторскими «примечаниями», у меня не было намерения обмануть. Достаточно сказать, что хотя я и старался как можно достовернее писать от первого лица и подражать викторианскому стилю, я даже представить себе не мог, что мне удастся кого-либо одурачить. Герберт Дженкинс все понял как надо. И полсотни английских литературных критиков распознали подделку. Единственным, кого посетила тень сомнения, был мой прежний заместитель из «Геральд». Когда ему предложили написать рецензию на «Флэшмена» для другой газеты, он спросил у художественного редактора: «Эта книжка Джорди, она ведь не подлинная, да?». Получив заверения, что мемуары не настоящие, он воскликнул: «Вот ведь ловкий ублюдок!». Эту оценку я до сих пор рассматриваю как самый лестный комплимент.

За исключением одной газеты левого толка, приветствовавшей его как безжалостную критику британского империализма, пресса и общество восприняли «Флэшмена» как то, чем он на самом деле является — приключенческим романом в обличье воспоминаний нераскаявшегося старого проходимца, который вопреки трусости, безнравственности и обману сумел выйти из всех жутких передряг прославленным героем, и единственными достоинствами коего являются юмор и циничная откровенность как мемуариста. Я был польщен, хотя и несколько озадачен, словами крупного американского издателя Альфреда Нопфа, который отозвался о книге так: «Пятьдесят лет не слышал я такого голоса». И когда узнал, что комиссар полиции Лондона рекомендовал ее своим подчиненным. По мере того как выходили следующие тома «Флэшмена» я со все большим интересом наблюдал за реакцией.

По мнению ряда критиков я был сатириком. «Он мстит девятнадцатому столетию от лица века двадцатого», — утверждал один. «Объявил войну викторианскому ханжеству», — заявлял другой. «Автор явно находится под влиянием Конрада», — указывал третий. Знакомство с развернутой рецензией в одной немецкой газете повергло меня в шок, когда взгляд выхватил из середины текста имя «Пруст». Немецкого я не знаю, поэтому в статье могло утверждаться, что Пруст был лучшим полузащитником в регби, чем я, или использовал больше точек с запятой. Однако сам факт заставляет задуматься. А несколько лет назад одно весьма почтенное издание религиозного толка высказало мнение, что «Записки Флэшмена» заслуживают признания как труд убежденного моралиста и являются вкладом не только в литературу и историю, но также в этику.

Первой моей мыслью при прочтении этих слов был парафраз реплики Пойнса[4]: «Дай мне Господь всяческого счастья, но я этого никогда не говорил!». Но было приятно слышать, как это говорит кто-то другой. Затем мне подумалось, что это плод ночей напролет, просиженных наедине с холодным чаем и сигаретами, когда я придумывал как привести Флэшмена в страстные объятия китайской императрицы или как вызволить его от чокнутого карлика на краю ямы со змеями. Однако за исключением фактов, что левый антиимпериалист угодил пальцем в небо, что викторианцы были сущими любителями по части ханжества, если сравнивать их с нашими современниками, людьми  с промытыми мозгами,  упивающимися собственным превосходством, сами себя подвергающими цензуре и запуганными, и что до 1966 года я ни строчки не прочитал из Джозефа Конрада (и мой интерес к нему ограничивался романом «Глазами Запада», который я надеялся уговорить Дика Лестера экранизировать, как это получилось бы только у него), мне в общем-то и нечего сказать о своем творении. Я знаю, что делаю — по крайней мере, надеюсь на это — и моя цель развлечь (себя, для начала), одновременно оставаясь верным исторической канве, дать Флэшмену озвучить свои ремарки о человеческой и нечеловеческой природе, и пусть всякие романтики и политкорректные ревизионисты катятся к чертям собачьим. Мое дело писать, а не толковать написанное, поэтому я охотно предоставляю прочим видеть во Флэши кого им заблагорассудится (мне присылали даже письма с психоанализом этого мерзавца), и возвращаюсь к вопросу, с которого начал эту статью.

Фрейзер во время службы в армии

Роман длиною в жизнь с британскими имперскими приключениями, подпитанный «Двухпенсовыми кровавыми»[5], «Волком Кабула» и «Логаном Львиное Сердце» (кто нынче помнит о них?), «Песнями казармы» Киплинга, фильмами вроде «Жизнь бенгальского улана» или «Четыре пера», укрепляющими дух книжками для мальчиков, которые отец получал в качестве школьных наград 1890-е; открытие, посредством Скотта, Сабатини и Маколея, что история представляет собой один захватывающий приключенческий роман; солдатские годы в Бирме; шанс собственными глазами увидеть величественный закат английской власти в Индии; выработанное опытом журналиста стремление докапываться до правды, спрятанной под покровом общепринятого мнения; происхождение из семьи шотландских горцев, которых хлебом не корми, дай рассказать байку… Думается, Флэшмен родился из всего этого, а также из чтения «Школьных лет Тома Брауна» в мою бытность ребенком. Ну и из своеобразного склада ума.

Благодаря этому извращенному мировоззрению — в глубине души у меня теплилась надежда, что Рэтбоун убьет Флинна, смешав и перевернув сюжет с ног на голову: Бэзил получает Оливию, Клод Рейнс берет верх, вот так![6] — я сразу распознал во Флэшмене истинную звезду книги Хьюза. Пусть он поджаривал фагов на медленном огне и был трусом, именно он мог обеспечить кассу, поскольку был красив, вальяжен, имел стиль («большой и сильный», «имел простодушные, располагающие манеры» и обладал «изрядным умением нравиться», по словам его создателя), а это неизменно придает подлецам шарм. Подозреваю, Хьюз тоже это понимал, поэтому избавился от Гарри прежде, чем тот успел подмять под себя всю книгу, которая после позорного изгнания Флэши в нетрезвом виде утратила бодрый дух и изюминку.

(Обмолвимся, что Флэшмен реально существовал. Я узнал об этом лишь недавно. Сохранилось письмо одного из однокашников Хьюза по Рагби, в котором наш герой описан с точностью до мелочей, только имя его тактично умалчивается. Я подчас размышлял насчет одного парня, который учился в Рагби в пору Хьюза, а позже стал выдающимся солдатом и до некоторой степени негодяем, но поскольку никаких доказательств у меня нет, оставляю догадку при себе.)

Куда делся Флэшмен после Рагби, беспокоило меня лет с девяти, наверное, и ответ пришел лишь тридцать лет спустя. В армию, разумеется, больше некуда. И раз Хьюз дал мне отправную точку в виде конца 1830-х, когда лорд Кардиган прославился своим «Ну-ну», и афганская война маячила на горизонте… Вот так. Я начал, не представляя куда заведет меня сюжет, но опираясь на историю викторианского периода. Так и сформировался мой метод: выбираешь эпизод или кампанию, перерываешь все доступные источники: письма, дневники, исследования, донесения, свидетельства очевидцев, всякие пустяки (и художественную литературу, которая наряду с ранним «Панчем» представляет собой настоящие залежи интересных подробностей), размечаешь, более или менее, маршрут для Флэши, дожидаешься момента, когда руки зачешутся взяться за перо, и спускаешь Гарри с цепи, еще не закончив подготовки, и продолжая ее по ходу дела, перекраивая сюжет по указке истории или по собственной прихоти.

Короче говоря, я позволяю истории самой делать работу, и держу глаза открытыми, на случай если в процессе раскопок блеснет неожиданный самородок или произойдет какое-нибудь удивительное совпадение. Например выяснится, что кабинет министров был пьян, принимая решение по Крыму, что сыщик Пинкертон был профсоюзным агитатором в том самом городке, где Флэшмен стоял гарнизоном в первой книге, что книга Киплинга «Человек, который хотел стать королем» имеет под собой реальную основу, или что Бисмарк и Лола Монтес на одной и той же неделе находились в Лондоне (в 1842 г., если не изменяет память, что со мной частенько случается: всякий раз, когда в викторине «Пытливый ум» задавались вопросы про Флэшмена, я набирал меньше очков, чем участники).

Первое издание "Флэшмена"

Помогает посещение мест, где происходит действие. Ни за что на свете я не согласился бы пропустить Литтл-Бигхорн, прячущиеся в джунглях реки Борнео, форт Бент или пыльную, чудесную Золотую дорогу на Самарканд. Выяснять все самому составляло половину удовольствия, и в этом одна из причин того, что я отклонял все предложения помочь в подготовке материала, поступавшие по большей части из Америки. Но главная причина в том, что я одиночка. Я никогда не делал никаких намеков, даже издателям, и не дозволял вносить изменения путем последующей редактуры. Пусть получился вздор, но это мой вздор, и я настоятельно рекомендую авторам не позволять другим вмешиваться в судьбу их творческих чад; доверяйте своему суждению больше, чем советам ревностных посредников с дипломом по креативной пунктуации, которые мать родную готовы продать, лишь бы влезть с поправками.

Одним из высших наслаждений от книг о моем старом приятеле-негодяе является получать письма и отвечать на них. Я восхищаюсь добротой читателей, которые не поленились дать мне знать как их порадовали приключения Флэши, или как он повеселил их, или пробудил интерес к истории. Сидеть в четыре утра на ступеньках лестницы и разговаривать по телефону с группой студентов, дозвонившихся до меня с американского Среднего Запада, почти также приятно как узнать, что их университетский преподаватель использует Флэшмена как помощника в образовательном процессе. Даже те, кто предпочел писать вместо меня, или жалуется на то, что Флэши расист — конечно расист, с какой стати ему отличаться от остального человечества? — или настаивают, что он вовсе не трус, просто скромный человек, и они влюблены в него — даже такие уравновешиваются стойкими приверженцами, которые называют его именем пабы (в Монте-Карло и где-то в Южной Африке, как мне передали), или образуют сообщества в его честь. Поверьте мне, существуют Гандамакские делоперы из Оклахомы, Разбойники Роуботема и Королевское общество Верхней Канады, имеющие футболки с соответствующей символикой.

Я обнаружил, что когда ты создаешь или, как в моем случае, усыновляешь и взращиваешь литературного героя, и проводишь его через серию книг, происходят престранные вещи. Каким-то удивительным образом он обретает свою собственную жизнь. Я не хочу сказать, что он поглощает вас, как раз наоборот, персонаж стремится вырваться на волю. Так или иначе, ты понимаешь, что не просто пишешь о нем, но и становишься ответственным за него. Ты не просто его хронист, но и менеджер, тренер, специалист по его связям с общественностью. Это твоя собственная вина — моя вина, — расплата за стремление изобразить его настоящим, выдать его приключения за мемуары, за то, что поместил его в достоверную историческую обстановку и оснастил примечаниями и приложениями, за то, что предложил читателю принять его как действительно существовавшее лицо. В итоге около половины получаемых мной писем рассматривают сэра Гарри как самостоятельную личность. Разумеется, люди, которые пишут мне, знают, что это не так — ну, большинство из них осознает сей факт, хотя подчас я получаю возмущенные жалобы читателей, негодующих, что они не могут найти Флэшмена в справочнике офицеров английской армии или в Национальном биографическом словаре. Но подавляющая часть понимает, что он выдумка, и делая вид, что это не так, просто поддерживает игру. Что ж, я сам начал ее, поэтому не имею права жаловаться.

Когда Хьюз так неожиданно и грубо вышиб Флэшмена из «Школьных лет Тома Брауна» (на сто семидесятой странице, помнится), было воистину жестоко оставить его коснеть во грехе как раз в том возрасте, когда юноше требуются помощь и совет в части осмысления своего места в жизни. Поэтому я усыновил его, не из соображений благотворительности, но потому как почувствовал в парне хороший задел, и решил, что если его оберегать и направлять, из него что-то получится.

И должен признать, что при всех своих изъянах, а точнее, благодаря им, молодой Флэши оправдал возложенные на него надежды. Многие годы мы с ним бок о бок прошли через серию военных кампаний и разнообразных приключений, и я без колебаний скажу, что хотя он трус, подлец, подхалим, распутник и притворщик, это тот самый парень, с которым можно забираться в джунгли.

Джордж Макдоналд Фрейзер

Перевод: Александр Яковлев, 2017

---

[1] Английский издатель.

[2] Речь о мемуарах английского писателя Джеймса Босуэлла (1740-1795), юношеский дневник которого был найден в 1920 и опубликован в 1950 г.

[3] В Эшби-де-ла-Зуш частично происходит действие романа В.Скотта «Айвенго».

[4] Имеется в виду персонаж из драмы Шекспира «Король Генрих IV», ч.2.

[5] Такое прозвище получили журналы для подростков, издававшиеся в 1920-30 ее годы издательством «Томсон». Волк Кабула и Логан Львиное Сердце – герои историй, публиковавшихся в них.

[6] Фрейзер ссылается на сюжеты любимых приключенческих фильмов «Одиссея капитана Блада» и «Морской ястреб» с участием Эррола Флинна, Бэзила Рэтбоуна, Оливии де Хевиленд, Клода Пайнса.