Рассказ выполняет роль вводного, и тут нет еще самого Макослана, зато присутствуют фирменные фрейзеровский юмор и искусство рассказчика. И быть может, этот небольшой текст заставит вас улыбнуться в этот пасмурный день в начале весны.
Джордж Макдоналд Фрейзер
Муссонная Отборочная комиссия
(из книги The General
Danced at Dawn)
перевод с английского: Александр
Яковлев
Угольный
бункер у нас старый, и увит зарослями плюща, так что когда я спускаюсь в него в
сырую погоду, в ноздри бьет смешанный аромат влажной земли и прелых листьев. И
тогда я закрываю глаза и уношусь за тысячи миль, в ту вздувшуюся от муссонных
ливней канаву в Индии. Лицо мое прижимается к высоким бамбуковым стволам
изгороди, Мартин-Дюгган стоит у меня на плечах, понося почем зря, а дождь
хлещет, стекая ручьями. И вокруг грязь, грязь — море грязи… И тут я стряхиваю
наваждение и возвращаюсь к обыденной задаче — насыпать пару лопат угля для
камина в гостиной.
Уже
пятьдесят с лишком лет минуло с тех дней в Индии. Мой батальон стоял в излучине
реки Ситтанг, имея задачу отрезать путь японским частям, отступающим из Бирмы
на восток. Зачем было это надо никто толком не понимал, потому как все
сходились на мнении, что чем быстрее япошка уберется восвояси, тем лучше. Так или
иначе, война шла к концу, и одним младшим капралом в батальоне меньше или
больше уже не имело существенного значения, поэтому меня отправили с фронта в
Отборочную комиссию Военного министерства, сочтя достойным претендовать на
офицерское звание.
Таким я и
предстал перед комиссией: тропическая шляпа на голове, щетина на подбородке,
кукри[1] на поясе,
на плечах темно-зеленая «джунглевая» форма, и сам весь такой норовистый, как
старый осел. Честно признаться, я не питал надежд сдать экзамены. Мне уже
приходилось проходить комиссию раньше, еще в Англии, и я срезался на психиатре.
Этот неприглядного вида человечек, грызущий ногти, поинтересовался, есть ли во
мне авантюрный дух. (В Отборочной комиссии Военного министерства неизменно
задают вопросы вроде этого). Разумеется, я ответил, что у меня его хоть
отбавляй. Псих подкрепился очередной порцией ногтей и спросил ехидно:
— Тогда
почему вы не завербовались на норвежский китобоец?
И это в
разгар войны, заметьте! Призывнику! Поэтому, полагая, что он шутит, я в тон ответил,
что не говорю по-норвежски, ха-ха! Ему понравилось. Короче, я не прошел.
Вот поэтому
Бирму я покидал, не питая иллюзий. Именно эта Отборочная комиссия славилась как
особо придирчивая — ходили слухи, что прошлые экзамены сдали только трое из
тридцати претендентов. Я оглядел своих собратьев-соискателей, большинство из
которых имело по три лычки и прямо-таки излучало уверенность, инициативность,
командные качества и молодцеватость — достоинства эти ценились Отборочной
комиссией превыше всего — и пришел к выводу, что если кто и преуспеет в этот
раз, то точно не младший капрал Макнил. Были тут еще двое парней из пехотных
частей Четырнадцатой армии: Мартин-Дюгган и Хейхерст, и мы трое, будучи
представителями черни, естественно стали держаться друг друга.
Стоит
кое-что пояснить насчет Отборочной комиссии. Она длится три дня, в течение коих
кандидаты проходят через серию письменных и практических испытаний, а
офицеры-экзаменаторы просто смотрят и делают пометки. Тебя опрашивают и
вызывают на разговор, и все время оценивают и сравнивают, и в итоге сообщают,
прошел ты или нет. Если да, ты отправляешься в учебную офицерскую часть, где
тебя натаскивают полгода, после чего присваивают звание; если нет — едешь
обратно в свою часть.
Секрет в
том, что — это признано всеми — нет
надежного способа успешно пройти Отборочную комиссию. Не существует стандартно
верных ответов на вопросы, поскольку метод их оценки является, как принято
считать, исключительно психологическим. В армии все убеждены, что этой комиссии
нельзя доверять отбор не то что офицеров, но даже автобусных кондукторов. Но
это к слову.
Одной из
самых неприятных черт Отборочной комиссии является то, что тебя подвергают
испытанию буквально на каждом шагу. К примеру, за обеденным столом на шесть
соискателей сидит экзаменующий офицер, и вот мы стараемся хлебать суп с
предельной осторожностью, с преувеличенной вежливостью передаем друг другу
соль, и разговор ведем столь светский, что беседа в клубе «Атенеум» показалась
бы по сравнению пьяной ссорой в кабаке. И все это время экзаменатор —
спокойный, тихий джентльмен, изображающий приятного компаньона, — ни на миг не
перестает оценивать нас.
Это не
всегда сходит офицеру с рук, потому как на второй день я проявил такую
настойчивость, предлагая ему бутылку с соусом, что вылил содержимое на его
штаны. Я понял, что шансы мои с этого момента сильно померкли, а ко времени
первого полевого испытания нервы у меня окончательно разлетелись в клочья.
Это было
одно из тех дурацких заданий, когда шестерым дают бревно, изображающее ствол
орудия, и приказывают переправить через реку при помощи нескольких шестов и
веревок. Командиром никого не назначают — вам предстоит просто работать вместе,
а экзаменаторы рыскают вокруг и подмечают, кто больше остальных проявил
инициативность, лидерские качества, изобретательность, ну и все такое прочее. В
результате каждый с самого начала начинает указывать другим, что и как надо
делать. Я проходил такое испытание раньше, поэтому, предоставив конкурентам
надрывать глотки, решил впечатлить комиссию практической сметкой. Ловко обвязав
бревно, я отдал зычную команду Мартину-Дюггану и Хейхерсту. Те налегли на
веревку, и вся треклятая конструкция полетела в воду. Наступила мертвая тишина,
прерываемая только скрипом перьев экзаменаторов, после чего наша троица понуро
выбралась на берег, чтобы приступить к спасательной операции.
Описанное
происшествие задало тон всем нашим действиям на испытаниях. Получив задание
поставить шатровую палатку, мы ухитрились за три минуты превратить ее в
мешанину из брезента и растяжек. Выполняя приказ перенести из точки А в точку Б
ящик со снарядами, слишком тяжелый для одного, но не предназначенный для
переноски двоими, мы уронили его в канаву и принялись поливать друг друга
грязными ругательствами, которые тщательно, до буквы, были зафиксированы
членами комиссии. Перебираясь через небольшой овраг по канату, мы пренебрегли
симптомами физического страха, в результате Хейхерст свалился и вывихнул
лодыжку. Короче говоря, мы выказали полное отсутствие инициативы, низкую моральную
устойчивость, склонность к взаимным упрекам, ну и вообще вели себя не
по-офицерски.
Продолжение
следовало в том же духе. Нас направили к психиатру, который спросил у
Хейхерста, курит ли он. Хейхерст сказал, что нет — он и в самом деле бросил за
пару дней до этого, — после чего заметил, как доктор косится на его
указательный палец, все еще желтоватый от никотина. Мое собеседование было — с точки зрения психиатра — едва ли
менее триумфальным. Тот поинтересовался, присущ ли мне авантюрный дух, и я
мигом выпалил «да», и единственное мое сожаление в том, что, поступив в армию,
я лишил себя возможности завербоваться на норвежское китобойное судно.
Если бы в
этот миг он спросил: «О, значит, вы говорите по-норвежски?», — то наверняка
припер бы меня к стенке. Но взамен псих прибег к классике Отборочной комиссии,
то есть:
— Зачем
хотите вы стать офицером?
Правдивый
ответ должен был бы звучать подобно реплике Израэля Хендса: «Мне нужны ихние
разносолы и вина», — к коей можно добавить, что тебе уже до смерти надоело
подчиняться, и хочется, для разнообразия, покомандовать себе подобными. Но
честные ответы никогда не прокатывают с психиатрами, поэтому я напустил на себя
задумчивый вид и заявил серьезно, что просто намерен послужить армии в наиболее
полезном качестве и — совершенно искренне, сэр — чувствую в себе способность
справиться с должностью. Да и оплачивается она много выше — но это уж я добавил
про себя.
Доктор
пошлепал губами и кивнул.
— Насколько
понимаю, вы хотите стать офицером в гайлендерском полку, — говорит. — Это ведь
тот еще народец. Полагаете, сумеете справиться с взводом таких парней?
Я вперил в
него свой прямой как стрела взгляд вкупе с ироничной улыбочкой — выражение,
призванное показать людям, что они имеют дело со старым волком-одиночкой из
Келвинсайда, и это его ночь, чтобы выть. Для пущего эффекта я добавил еще
высокомерный негромкий смешок, и доктор, встревожившись внезапно,
поинтересовался, хорошо ли я себя чувствую. Я быстро успокоил его, но он так и
продолжал подозрительно коситься и вскоре отпустил меня. Пока я шел к двери, он
строчил пером как проклятый.
Потом пришла
пора письменных тестов, один из которых обязан был выявить спонтанную нашу
реакцию на разные слова, написанные на доске. В случае со мной реакция была не
одна, а целых три. Первая походила на умственное оцепенение, вторая, как мне
казалось, должна была восприниматься экзаменаторами как нормальная, а третья
(которая и получалась итоговой) наверняка не могла рассматриваться ими иначе,
как в высшей степени не соответствующая норме. Есть такие люди — они хватаются
за оголенный электрический провод и летят вниз со столба. Некая извращенная
тяга заставляет их выбирать неправильный ответ.
Так, глядя
на слово «ком», я прекрасно понимал, что самой верной ассоциацией будет
«снежный» (если только не имеется в виду сокращенное от «комиссия», тогда
подойдут «справедливость», «милосердие» или «мудрость»). Но я недрогнувшей
рукой начертал роковое «тупой».
Опять же,
рассудок подсказывал реагировать на слова «облако», «отец» и «секс» надписями
«дождь», «У.Дж. Грейс»[2] и «тычинки-пестики».
Но я, разумеется, предложил варианты: «витать», «капитан Крюк» и «Гребл».[3] Дабы
усугубить положение, я в панике зачеркнул «Гребл» и написал «Фрейд», потом
снова передумал, зачеркнул «Фрейд» и заменил его на «амур». Тут мое внимание
привлекло тяжелое сопение над ухом — это оказался один из экзаменаторов,
который таращился на мой листок округлившимися глазами. К этому времени я уже
совсем утратил связь с реальностью и ощутил такую легкость, что когда на доске
появилось «Фрейд», я ответил: «Папаша Гребл». Пусть поломают голову.
Потом нам
стали показывать картинки, и по каждой надо было сочинить рассказ. Первая
изображала бедолагу с гримасой крайнего ужаса на лице, цепляющегося за веревку.
Ну, это явно был соискатель, решивший сбежать от Отборочной комиссии, но
обнаруживший, что за бегством его наблюдает группа экзаменаторов, делающих
пометки. Далее шла картинка, на которой был запечатлен человек с лицом
точь-в-точь как у Эдгара Аллана По, арестованный полицейским. Ну, это просто:
преступник — явно бывший председатель Отборочной комиссии, уволенный за
пьянство и растрату казенных денег, вынужденный выпрашивать подаяние, задержан
за бродяжничество фараоном, в прошлом провалившимся кандидатом на офицерский
чин.
Но был еще
рисунок, навечно запечатлевшийся в уме многих сотен соискателей, с неизбывной
печалью вспоминающих его. Он изображал ангельского вида мальчонку, который
сидел и грустно глядел на скрипку. Есть на земном шаре люди, что будут
вспоминать эту картину даже когда «Ночной дозор» Рембрандта канет в Лету. Как произведение искусства она
была, скорее всего, ничтожной, а полет воображения подстегивала не лучше чем
свинцовая гиря. Один вид этого самовлюбленного, златокудрого купидончика
навевал на вас непроглядную тоску. Один соискатель-индус был так тронут, что
заплакал; Хейхерст, после страшных потугов, выдал версию, что это один из
учеников Феджина,[4] рыдающий
над первой своей добычей; по моему собственному умозаключению, там был
изображен Страдивари в детском возрасте, пришедший к выводу, что если поставить
производство скрипок на конвейер и наладить потогонную систему, то можно
извлечь неплохую прибыль.
Только
Мартин-Дюгган подошел к этому делу серьезно: картинка затронула что-то в его
поэтической ирландской душе. Мальчонка, сообщил он экзаменаторам, это
несомненно сын оркестрового скрипача. Во время войны папочку призвали на фронт,
и малыш остался один. Он печально смотрит на инструмент, на котором его отец не
сможет сыграть, пока не кончится война. Сын жестоко переживает при мысли о
смолкшей чудесной музыке; он не сомневается, что папе страшно не хватает его
скрипки. Пусть мальчуган не падает духом, продолжал Мартин-Дюгган — беспокоится
не о чем: если папаша сумеет верно разыграть карту, то дослужится до
интенданта, и тогда уж сможет пиликать сколько вздумается.
Мартин-Дюгган
был чертовски горд своей находчивостью. Бедолага видно не понимал, что в
военных кругах шутка кажется смешной только тем, кто находится в одном чине с
ее автором, а таковых поблизости не наблюдалось.
Разумеется,
к завершению письменных тестов наша троица не сомневалась в полном своем
провале. Результаты наши, как мы полагали, хуже некуда, и свое участие в
финальном испытании, которое должно было состояться к исходу третьего дня
экзаменов, мы рассматривали как чисто формальное, и уж конечно безнадежное.
Заключалось оно в прохождении полосы препятствий — это такое военное
развлечение, где надо бегать по пересеченной местности, перелезать через стены,
раскачиваться на канате, протискиваться через туннели и перепрыгивать рытвины.
В качестве кульминации приберегается нечто особо ужасное. В нашем случае это
была залитая муссонными ливнями канава с четырьмя футами воды, на другом конце
которой возвышалась бамбуковая изгородь, скарабкаться на которую предстояло
командами по три человека, помогая друг другу и выказывая инициативу,
сообразительность, присутствие духа и другие офицерские качества. По
возможности.
Мы оказались
последней тройкой, и когда вступили в канаву, подбадривая себя боевыми кличами,
хлынул проливной, как из ведра, дождь. Над канавой располагалось небольшое
укрытие, полное экзаменаторов — они, наблюдая за пускающими пузыри кандидатами,
строчили как сумасшедшие — вплоть до высших чинов комиссии. Все прочие
соискатели успешно преодолели изгородь и теперь стояли, обтекая водой и грязью,
и смотрели, как мы себя покажем.
Наше
представление, если глядеть на него с берега, вышло, надо полагать, на славу. Я
стоял по пояс в воде, прижавшись к изгороди, Мартин-Дюгган залез мне на плечи,
а Хейхерст вскарабкался на плечи к нему. Мои колени подкосились, и все мы
полетели в воду. Мы проделывали этот фокус раз пять или шесть, и вся галерка
покатывалась со смеху. Мартин-Дюгган, человек с гордой и ранимой душой, взбеленился.
Ирландец проклинал и пинал меня, а Хейхерст совершил невероятное усилие и
зацепился за край изгороди. Он втащил Мартин-Дюггана, и оба старались подтянуть
меня, но без толку. Я словно пустил в донный ил корни и намеревался стоять
крепко, хотя делал вид, будто изо всех сил пытаюсь влезть наверх.
Приятели
тянули, тащили и ругались, наконец, Мартин-Дюгган поскользнулся и свалился с
грандиозным всплеском, а Хейхерст намеренно спрыгнул обратно. У зрителей к тому
времени началась истерика, а мы совершили еще три или четыре напрасных попытки
— в ходе которых я ни разу не показался из воды. Председатель комиссии
склонился над канавой.
— Эй, парни,
не думаете, что стоит закончить на сегодня? — сказал он.
Не знаю, что
собирался ответить Мартин-Дюгган, этот покрытый мутной слизью призрак, но я
опередил его. На меня снизошло некое божественное вдохновение, и голосом самым
медовым, самым подхалимским, прям как у Эрика из «Мало-помалу»[5] — каким не
говорил никогда в жизни — я произнес:
— Спасибо,
сэр, мы предпочли бы пройти полосу до конца.
Видимо, это
звучало впечатляюще, потому как офицер распрямился, почти пристыженный, и
жестом предложил нам продолжить. Так мы и поступили, выказывая недюжинное рвение
при нулевом результате, пока не измучились так, что почти не могли стоять, а
из-за толстого слоя грязи лишь отдаленно напоминали человеческие существа.
Тогда председатель, да хранит его Господь, наклонился снова, и я готов
поклясться, что в голосе его звучало неподдельное чувство.
— Все,
хватит. Хорошая попытка. И даже если она не удалась, есть нечто, что я хочу вам
сказать: меня восхищает сила духа.
И все
экзаменаторы, не переставая скрипеть перьями, согласно закивали.
О чем им
вместе с председателем было невдомек, так это что пока мы еще преодолевали
канаву, с меня соскочили штаны. Вот почему я ни разу не показывался из воды и
не лез по изгороди. Много всего я претерпел, но показаться в одной гимнастерке
перед всей комиссией и кандидатами? Нет уж, дудки! И только когда мы потопали
обратно по канаве и скрылись из виду за поворотом, я признался во всем
Мартин-Дюггану и Хейхерсту.
И мы прошли. Наверное потому, что выказали
упорство, решимость, выносливость и все такое. Впрочем, с Отборочной комиссией
никогда нельзя быть уверенным. Только мы трое знали, что обязаны успеху моим
потерявшимся порткам, но в военной истории можно сыскать и более причудливые
факты.
[4]
Феджин (Фейгин) — персонаж повести Ч. Диккенса «Оливер Твист», старый
ростовщик, заставлявший детей промышлять для него кражами.
Комментариев нет:
Отправить комментарий